Серо-розовый рассвет морозного утра пробивался сквозь окна старого, почерневшего от времени деревянного здания. В этом здании располагалась школа-интернат санаторного типа для детей от семи до десяти лет.

Жизнь в интернате идёт по режиму. Утро в столовой – самое тихое и благостное время. Дети уже проснулись, умылись, сделали зарядку и ещё не пошли в школу! К тому же очень вкусно готовили повара – две женщины средних лет. Готовили, как дома… Дети сидели умиротворённые и, не спеша, завтракали. В обед в столовой бывает очень шумно: все приходят с занятий возбуждённые. За ужином ребята напряжены: осматривают столы, соображая, что припрятать на ночь, когда воспитатели уйдут домой, а у них тут же внезапно проснётся зверский аппетит.

Утром же кто-то мирно досыпает над тарелкой, механически отправляя в рот кашу и поглядывая на обязательную к чаю пышную и румяную булочку. А кто-то, проявив чудеса смекалки, маскирует в стакане с чаем недоеденные две-три ложки ненавистной каши и принимается с аппетитом за долгожданную булочку. Кто-то же, одарив воспитателя голливудской улыбкой, прячет в карман завёрнутые в листок бумаги остатки завтрака для птиц, бродячих собак или кошек. А для кого-то именно эта каша – любимая.

Воспитатели внимательно следят за порядком, за тем, чтобы вовремя дать добавки, если кому-то понадобится.

…Сегодня была гречневая каша. Завтрак шёл обычным чередом, мерно позвякивали ложки, тарелки, стаканы. Вдруг шторы на окнах взметнулись от сквозняка, хлопнула кухонная дверь, ведущая из столовой во двор. Это стремглав выбежал из-за стола на улицу первоклассник Тимка. На улице мороз около сорока. За ним ринулась воспитательница.

Тимка поступил в первый класс школы-интерната вместе со старшим братом-третьеклассником. Их отец отбывал срок за то, что убил свою жену – мать братьев. Убил якобы за дружбу с не нравившейся ему одинокой женщиной. "Ещё раз пойдёшь к ней – убью", – предупредил он. Убил обеих – застрелил из ружья.

У подружки остался сын, по злой иронии находившийся в этом же интернате – тихий мальчик, отличник, который на переменах лежал на парте и смотрел в никуда огромными голубыми глазами. Он исправно, но безучастно выполнял всё, что ему поручали, так же безучастно играл, почти не разговаривал. с Тимкой совсем не общался.

Тимкин брат-третьеклассник постоянно ходил с зарёвано-злым и одновременно растерянным лицом. Курил, почти не таясь от взрослых. Воспитатели жалели его, обращались, как с больным, это его и сердило. К Тимке он не подходил: не напоминал себе лишний раз о прошлой жизни с отцом и матерью.

Тимка бежал по улице изо всех сил – бежал от той жизни, что окружала его сейчас: ему казалось, что ещё немного и он прибежит туда, в прошлое – к папке, мамке, весёлому выдумщику брату – прибежит к семье. Бежал от своих слёз, не пускавших в оборвавшееся внезапно детство, и бывших достоянием страшного и пустого настоящего без семьи. Он долго бился на руках воспитательницы, догнавшей его, а она качала Тимку, плакала с ним, говорила какие-то успокаивающие слова, прижимала к груди, как младенца, пока он не успокоился и не затих. Потом Тимка вдруг пронзительно глянул на неё и сказал: "А знаете, как хорошо было, когда мамка по воскресеньям варила гречневую кашу, а мы сидели потом, обнявшись вчетвером, и смотрели "Служу Советскому Союзу".